Соколиное знамя

Мои люди называли меня Сигват Вигольвсон. Первые звуки, которые я услышал, были крики чаек да плеск солёной волны, так как я был рождён на боевом корабле, и мой отец ярл Вигольв сам окропил меня морской водой. Это было неподалёку от Халогаланда, что на Северном Пути. Отец тогда ещё приложил мою руку к полосатой рукояти своего меча и сказал, что объявляет меня своим наследником. Слова достойные мужа! Но вправду сказать, кроме земли, драккара да плетёного лезвия меча достались мне в наследство и старые распри отца. А недругов у него было немало… Мои люди тогда ещё звали меня хёвдингом – тоже не малая честь и почёт! Только это было совсем не так долго, как бы мне хотелось….
Сейчас я уже проводил свою тридцать вторую зиму, и, надо сказать, немало снега с этих зим осталось на моей голове, так что теперь не понять, то ли мои волосы седые, то ли от рождения белёсые.

Старики сказывали: я унаследовал стать славного прадеда Асбьёрна. Что ж, в этом немало правды: ростом почти в четыре локтя. А силой мог поравняться с Хозяином Льдов – недаром единожды не поделив с ним дорогу, вышел из боя победителем. Волос белёсый, густо усыпанный инеем скитаний и потерь. Ношу длинные кожаные штаны и высокие мягкие сапоги. Да ещё кольчугу, такую, что продавая на торгу, не стыдно запросить полдраккара в обмен. Подпоясан наборным широким поясом с серебряной пряжкой в виде оскаленной головы волка. А на поясе том дремлет до поры острый скрамасакс в локоть длиной. Ну и плащ у меня из искусно скроенных волчьих шкур.
Во время сечи голову защищает добрый шлем с наглазниками и мелкоячеистой бармицей.
А за спиной висит цветастый щит. Под ним мой единственный в этом мире друг, меч моего отца. У него тоже есть имя – Свартитурс, Чёрный великан. Грозное имя! Не хуже Рождающего Вдов или Пламени Битвы! Мой клинок на пол локтя длиннее обычного и вдобавок чёрного цвета, словно закованный в сталь великан Сурт – хозяин Муспелльхейма.
Уже упоминал своё прозвище – Волк. Теперь расскажу, откуда оно взялось, ведь прозвища дают не просто так.

…Пять зим назад, когда весна взломала, наконец, грязный лед, в котором с поздней осени стыли фьорды, мы отправились в викинг. На отцовском драккаре, на котором ещё ходил прадед Асбьёрн.
Не скажу, что нам было так уж много удачи в том походе, но по две марки серебра мы награбили. А вернувшись домой, нашли холодные остывшие угли посреди отцовского двора. Тела родичей лежали непогребённые, и вороны, и волки уже потрудились над ними вовсю. Объевшиеся мертвечины волки лениво приподняли головы в ответ на наше появление, но вот убежать уже не смогли…
Из их серых шкур затем получился неплохой плащ. Я сказал тогда, что вряд ли когда-нибудь его сниму. Во всяком случае, пока не отомщу.
Фритьоф Кость-в-горле, живший по соседству, поведал, что это были юты. Во всяком случае, их полосатые паруса с синими поперечинами сверху его люди видели в нашем фиорде неделю назад. Фритьоф помолчал и добавил, что он не сильно ошибётся, если скажет, что один из кораблей принадлежал Горму Рваной Щеке из Ютланда.
Плащ свой я одел в тот день, когда холодная земля разверзла свои объятия для широкого сруба-домовины, ставшего последним пристанищем моим родичам. Клятву свою я тогда повторил во всеуслышание, и все тогда подумали, мудрые Асы услыхали её. Во всяком случае, ветер полнил наш багряный парус, а под венчанным драконьей головой штевнем киль легко резал волны. И Вана-Ньорд донёс на синей ладони до самого Ютланда. До двора Горма. А когда все сорок шесть хирдманов светловолосой лавиной хлынули через смолёные борта в ютский двор, нас уже ждали. Их было больше – семь десятков. И они были на своей земле. Но у нас больше не было дома, и нас калёным железом жгла и снедала глухая ярость потярявших всё: отцов, жён, детей, свой дом…
И сшиблись! На чужой земле, под пасмурными небесами. Викинги против викингов! Сорок шесть против семидесяти!
Звон стали, да крики воронья. Свист стрел и бушующее за спинами море. Хрипы и вопли раненых да вой ветра в береговых скалах. Ты выбрал не тот дом для грабежа, Рваная Щека!
А потом наш драккар уходил, и на вёслах сидела едва ли половина хирда. Побратим Горма, оставленного болтаться в петле из моржовых канатов на суку в жертву Одноглазому, шёл к нам навстречу. Его звали Торир Олень, и он тоже грабил двор моего отца. И надо думать, долго смеялся, представляя, что увидит его сын, вернувшись из похода!
Мы встретились неподалёку от ещё дымившегося двора Горма. И Их было пять десятков – у меня только девятнацать! Но эти викинги ещё при жизни были достойны пить из одной братины с Одином! И именно после таких сеч скальды рассказывают про берсерков.
Море пенило седые волны и, надо сказать, мы ещё перед боем слышали карканье Хугина и Мунина над нашим парусом. И не было нужды смотреть вверх. Мы знали, вряд ли кто-то из нас увидит завтрашний рассвет. Сегодня к ночи нас соберёт гиганской сетью великанша Ран, что говорят, вылавливает всех утопленников. Что ж, мы – викинги! Мы рождены на море, на нём и умрём! И нет могилы почётней!
Кто-то ещё завёл древнюю боевую песнь, и все подхватили…
Снова лоб холодит шлема сталь,
Соленые брызги в лицо летят.
Нас кличут викингами, значит едва ль
Есть у нас дорога назад...

На берегу забыли Одина и Тора,
Не хотите верить в Вальхаллу - не верьте!
Отнявшего жизнь не назовут вором,
Ветер попутный и нам, и смерти!
Струг Оленя приближался. Там уже готовили штурмовые крюки. Лучники натянули луки, и бросили в наш корабль десяток стрел. Ветер остановил их на полпути и швырнул в пучину – мы засмеялись.
Нас боятся и нас ненавидят,
Нас не ждут никогда и нигде.
И так будет, пока глаза наши видят
След чужих кораблей на воде...

На берегу забыли Одина и Тора,
Не хотите верить в Вальхаллу - не верьте!
Отнявшего жизнь не назовут вором,
Ветер попутный и нам, и смерти!
Гневные крики послышались с ютского драккара, а потом кто-то из хирдманов Оленя крикнул и показал пальцем на что-то над нашей головой. И что они там увидели?! Не знаю, смотрел только, как уменьшается полоса воды между нашими драккарами. Но лязг железа над головой, и биение могучих крыльев ощутил каждый на моём корабле. А в металлическом звоне я без труда узнал перелив звеньев кольчуги. Мы пели, и за нашими спинами вставали бесплотные тени побратимов. И сквозь скрип снастей, плеск волн и вой ветра мы слышали их голоса …
И не каждый увидит старость -
Нам иная судьба дана:
Погребальным костром станет парус,
А курганом нам будет волна...

На берегу забыли Одина и Тора,
Не хотите верить в Вальхаллу - не верьте!
Отнявшего жизнь не назовут вором,
Ветер попутный и нам, и смерти!
А потом мы схлестнулись, и я увидел, юты не спешили кидать трёхглавые крючья. А уже кинувшие рубили канаты!
Но об этом я вспомнил потом, в тот момент моя дружина железной волной текла на вражескую палубу. И сметала с пути всех отчаянных, поднявших оружье! Чёрный Великан с каждым ударом отправлял в Валгаллу по храбрецу, и надо сказать, не так уж и мало оказалось их на ютском струге.
А потом против меня встали четверо, один из них – Торир! Ха! Вот уж переменчивая штука – ратное счастье! Я распластал двоих, но тут заметил сизый блеск справа. Крылья над моей головой захлопали громче, и мне показалось, я услышал, как рвались нити судьбы на станках у норн. А потом провалился в жирную и тягучую, словно стоялый мёд, темноту.
Очнулся на своём драккаре. В окружении трупов, посреди бушующего моря. Шёл дождь, где-то поблизости метал молнии Аса-Тор, или это были всполохи в моей голове – не помню. Палуба дымилась, но пролившаяся с неба вода остановила пожар, и я не пошёл на дно вместе с побратимами, как бы хотелось Ториру Оленю. И тела побратимов за борт я не выкидывал, всё думал, что умру вместе с ними. И на своём корабле въеду в Обитель Героев.
Полторы недели меня носило по волнам, пока меня не подобрал свейский викинг Асмунд Копьё. И перед тем, как я сошёл на драккар свеев, я оказал своей дружине последнюю честь – прорубил у прадедовского корабля дно. Тяжко и гулко бухал в днище топор, и в такт каждому удару из глаз выкатывались слёзы, последние в жизни.
Торир Олень наложил на себя руки через две луны – говорят, совсем повредился в уме и всё бредил берсерками и валькириями…

Я же с тех пор ищу смерть – мне не зачем стало задерживаться в мире людей. Вот уже пять зим скитаюсь по Мидгарду – миру людей. Бился за вендов, норвегов, свеев и ругов. И перед каждым боем думал, что он будет последним, но старуха Хель только злорадно смеялась мне в спину и говорила, что моё время ещё не пришло. Что ж, может и есть тут своя правда – умирает лишь обречённый. Но во снах я иногда вижу лица побратимов и родичей, и отца, поднимающего полный кубок за встречу…
Теперь вот и в страну городов, Гардарики, пришёл. Чем она меня встретит, словенская земля?! Может, наконец, успокоит уставшее сердце. Или наоборот заставит забиться с новой силой, с новой надеждой? Время покажет…